— Зайдем ко мне, — пригласила Алена. — Умоешься, йодом помажем тебе ухо.
— Неудобно, — ответил Кирилл, ликуя.
— Удобно.
Много женихов видела Вера Петровна, но таких не видела и не ожидала увидеть. А вот довелось.
Алена, правда, сначала одна заглянула в дверь и кое-как объяснила матери, что сейчас, мол, предстанет знакомый, которого хулиганы побили, когда он ее дочь спасал от позора. Что уж вообразила Вера Петровна, трудно сказать, но словам дочки она почему-то даже обрадовалась; однако когда Алена ввела окровавленного и улыбающегося жениха, Вера Петровна только сумела сказать «ах!» и тут же присела на низенькую скамеечку, где ботинки чистят. Сразу припомнились Вере Петровне двадцатые безумные годы и то, что давно собиралась она положить на сберкнижку накопленные для Алены две тысячи рублей, а не положила и держала их, как последняя дура, в палехской шкатулочке в комоде. В ужасе перевела она взгляд на дочку, а та испугалась за мать, и ее испуг совершенно доконал смирную и чувствительную Веру Петровну.
— Господи благослови, — сказала она. — Какие гости дорогие к нам пожаловали.
Но вскоре Алена мать успокоила, нашептав ей на ухо, что гость этот временный, жить он у них не станет, и что это сын преподавателя Белецкого.
Было там чаепитие с домашним вареньем из слив, которое одна Вера Петровна умела готовить почти без сахара, удерживая его на той сложной вкусовой точке, где кислота остра как раз настолько, чтобы вызвать терпкое ощущение свежей сладости. Кириллу голову перевязали бинтом, и он приобрел пристойный вид тяжело больного юноши.
— Вы кем, простите, работаете? — спросила Вера Петровна, глубоко копнув.
— Слесарь я, — отозвался Кирилл, розовый от чая. — На заводе вкалываю. Сто восемьдесят всегда могу иметь.
Вера Петровна окончательно успокоилась за дочку. Это действительно был не жених, а так — каприз. Теперь Вера Петровна очень жалела Кирилла, чем-то напоминавшего ей мужа, когда тот был еще курсантом и, гуляя с ней под ручку, отдавал честь всем проходящим военным, вздрагивая локтями при приближении патруля. До войны это было, в старину, давным-давно.
6
В полночь Кирилл позвонил в квартиру Дугласа. Владелец автомашины спал, как дитя, и видел во сне обнаженную молодую женщину.
— Чего? — спросил Дуглас, проснувшись. Но в ответ еще раз, как глас божий, протрубил звонок. Дуглас вспомнил, что соседи уехали с ночевкой за город, оробел и на цыпочках выскользнул в переднюю. За ним, топорща хвост, вылетел соседкин кот. Вдвоем они чутко прислушивались.
— Открой, черт! — сказал с другой стороны Воробьев.
— А, это ты, — успокоился Дуглас и осторожно щелкнул замком. — Ну, чего?
— Пришел с деньгами, — объяснил Кирилл, входя и разглядывая Дугласа, который зябко перебирал босыми ногами, одетый в розовую ночную рубаху с цветочками.
— Завтра, что ли, не мог, — поморщился Дуглас. — Мне ведь, между прочим, на работу утром. Ну, давай, если принес.
— Машину против денег, — сказал Кирилл. — Веди в сарай.
— Кто это тебе подсветил? — спросил Дуглас. — Не надо по ночам шляться, будить людей. Целей будешь.
— Не болтай, — оборвал Кирилл. — А то и тебе подсветят.
— Уж не ты ли?
— Могу и я.
— Ладно, — согласился Дуглас. — Сейчас накину пальто.
Кот свирепо мяукнул, сообразив, что приехал не его гость, и Дуглас в ответ ловко пнул кота ногой.
— Дрянь, — пояснил он. — Утопить в реке, чтобы не мяукал. Вчера мою колбасу сожрал.
На дворе таяла черная, беззвездная апрельская ночь. Невидимые, изредка шуршали вдалеке машины. Светлые полосы из трех-четырех горящих окон сказочно пересекали двор.
«Москвич» серел в чреве сарая горбатой кучей. Кирилл направил луч фонарика на капот, сверкнуло ответно белое железо.
Дуглас завел мотор и выехал из сарая. Кирилл подслушал, как со стонами и спазмами натужно взревывает мощное сердце машины. «Ничего, — подумал он, — подлечим».
Он сам сел за руль, проверил коробку, тормоза, покрутил руль, поблаженствовал.
— Как часы! — похвалился Дуглас. — Накинуть бы надо.
Кирилл отдал деньги.
— Считать не буду, верю, — торжественно сказал Дуглас и тут же начал пересчитывать, приближая каждую бумажку вплотную к глазам.
— Накинь немного, — на всякий случай еще раз поканючил он.
— За сарай сколько возьмешь?
— За сарай?
— Да.
— Какой же это сарай, это гараж.
— На, держи полсотни.
Дуглас хотел поартачиться, но бинт на Кирилловой голове действовал на него гипнотически.
— Обмоем?
— В другой раз.
— Ну, старик, ловко ты меня надул, — сказал на прощанье Дуглас и удалился, забыв фонарик. За ним он через минуту вернулся и заодно забрал из сарая какой-то мешок и лопату.
Кирилл загнал машину обратно, выключил зажигание, закурил сигарету. Было душно и очень тихо. Кирилл затягивался дымом, мечтательно косил затуманенными сонными глазами. Ничто не беспокоило его.
Теперь о мастере.
Три часа ночи. Все в доме и в городе спят, не спит только мастер Николай Павлович. У него болит печень. Он сидит на кухне на табурете в темноте, прижав колени к животу, и поддерживает свою печень руками. «У-у-у, — успокаивает боль мастер. — У-у-у!» Он баюкает печень второй час и знает, что так ему сидеть до утра. Более того, Николай Павлович предчувствует, что долго ему уже не прожить, что боль, которая начинается справа под мышкой и камнем опускается в низ живота, скоро убьет его. Не первую ночь проводит он на кухонном табурете, далеко-далеко от спящих жены, тещи и двух своих сыновей.
«Почему так? — думает мастер. — Живем, живем, все вместе, весело, шумно, а потом приходит час, и остаешься один на один со своей печенью? Мне не повезло, — думает он дальше. — Я бы мог еще жить и работать долго. Пацаны пока бы выросли. А так, что они и как будут с Маней, разве она справится с ними. Конечно, нет».
Под утро печень отпускает, окоченевший мастер ложится под негреющую ткань одеяла и погружается в тяжелое забытье.
Никто не знает про его беду, и он не собирается никому говорить. Зачем? Отец тоже умер от рака печени в пятьдесят лет. Умрет и он, мастер. Зачем создавать вокруг этого события преждевременные хлопоты. Мастер готовится умереть достойно, без причитаний, лишних слез и сборов.
МАШИНА КУПЛЕНА
1
— Я машину купил вчера, отец. Слышишь, мать? — сказал он утром старикам. Про синяки объяснил, что его стружкой со станка поранило.
Иван Сергеевич переспросил:
— Какую еще такую машину?
— «Москвич» старый. У Дугласа купил.
Новость не ошеломила родителей, как он предполагал, а ввела в состояние созерцательности. Клавдия Пегровна хотела заплакать, что она всегда делала в неожиданных случаях, но отец предупредительно цыкнул, и она совладала с волнением.
— Купил и купил, — пригорюнилась Клавдия Петровна. — Видно уж так, что теперь все покупают.
Когда она улыбнулась, то стало понятно, какая это еще привлекательная женщина. В который раз подивился Кирилл, как молода его мать и как стар возле нее отец. У Ивана Сергеевича осталась на голове одна седая прядь, вьющаяся казацким оселедцем, а лицо исполосовывали во всех направлениях как бы врезанные тупым ножом шрамы-морщины. Но взгляд его из глубоких глазниц был цепок и остр, а речь тверда.
Машина, объявленная сыном, была ему и радостью и укором, потому что он сам бы хотел покупать в семью дорогие вещи, да не мог.
— Глядите в окно, — сказал Кирилл. — Я на ней поеду ка работу.
— Прав у тебя нет, — заметил отец, — До первого милиционера только доедешь.
— Какие тут милиционеры, поблизости.
Родители ждали у окна и поглядели, как лихо выкатил из сарая в своей карете их младший.
— Хорошая машина старый «Москвич», — сказал Ивам Сергеевич, — ей сносу нет. Помнишь телевизор наш, КВН? Сколько он у нас был. И ни разу не чинили. Так всегда со старыми вещами, они лучше, потому что были первыми.
Они не отходили от окна, словно Кирилл мог еще вернуться обратно в сарай. Но Иван Сергеевич знал, что сын не вернется, и он знал, что через несколько минут и Клава пойдет на свою службу, а он останется дома на целый день один. Он будет лежать на диване и думать о множестве ежедневных вещей и в том числе о том, какая страшная и большая была война, на которой он воевал беспощадно и где получил сквозные раны, но ожил после ран и до сих пор коротает дни, мается, оторванный от чужих, рядом стоящих жизней.
А жена Клава ни о чем не думала, она только очень испугалась за сына, и от этого внезапного трепета ей хотелось бежать за ним вдогонку, от чего-то уберечь, о чем-то предупредить. Это было такое чувство, словно ледок подтаивал под сердцем. Она испытывала его часто с тех пор, как родились дети, и никак к нему не могла привыкнуть.
